В больнице мы обратились к нейрохирургу, который однажды оперировал маму. Среди заданных вопросов особенно странным показалось то, что несколько раз меня спросили: были ли проблемы с мочеиспусканием? Поскольку ничего такого за собой не замечал, я говорил «нет». В палате, в которую меня положили, один из мужчин не мог передвигаться после операции и был вынужден пользоваться мочевым катетером. «Слава Богу, мне это не грозит», – думал я.

Буквально через несколько минут ко мне подошла медсестра с катетером в руках. Она была явно полна решимости мне его поставить. Я испугался и сказал ей, что в нем нет никакой необходимости, так как затруднений с мочеиспусканием не испытываю и, по моим сведениям, лечащий врач не отдавал таких распоряжений. Медсестра пообещала уточнить этот вопрос и вернуться.

Туалет, разумеется, был один на весь этаж и, как назло, находился в максимальном удалении от моей палаты. Мать отвозила меня туда на инвалидном кресле. С него я в штанах пересаживался на унитаз, мать уходила, после чего снимал штаны, использовал унитаз по назначению, надевал штаны, затем звал мать, которая помогала мне пересесть с унитаза обратно в кресло. В ее отсутствие мне пришлось бы кого-то просить мне помочь с транспортировкой (мне эта идея безумно не нравилась) или ковылять до туалета самому (наиболее вероятный вариант).

Когда мы вернулись в палату, медсестра уже ожидала меня. Все было ясно. Постановка катетера – то еще удовольствие. В течение минуты я испытывал жутко неприятные и болезненные ощущения. Адаптация также протекала довольно мерзостно: стоило мне подумать о чем-то волнительном (а такое происходило часто), как половой член отвечал каким-то рефлексом, сопровождаемым небольшим мочеиспусканием. Помимо всего прочего меня очень беспокоил мешок-мочеприемник, любое неосторожное перемещение которого вызывало значительный дискомфорт. Вся эта ситуация была крайне мучительна, но я надеялся, что скоро катетер удалят. Был шанс того, что это произойдет через час-два.

Известие, что катетер оставят на несколько дней, повергло меня в шок. Мне и без него было сложно выполнять простые, но часто требуемые перемещения с кресла на кровать и обратно, выполняемые за счет рывков. Теперь же такие рывки могли причинить адскую боль моему детородному органу из-за идиотского мешка, присоединенного трубочкой к причинному месту. Таким образом, во избежание проблем мне нужно было не допускать чрезмерного распрямления трубочки с помощью контроля положения мочеприемника по отношению к пенису. Заумно звучит, ну да ладно.

После сделанного МРТ шейного отдела позвоночника никаких серьезных патологий не было выявлено, за исключением протрузии, которая, судя по всему, надавила на нерв, вызвав паралич рук и ног. Мне перехватило дыхание от радости, когда узнал, что лечение будет проводиться без операционного вмешательства. Также казалось, что в течение недели меня смогут выписать. После такой новости я уже не считал катетер проблемой и думал, что раз причина найдена, то лекарства, которые мне будут давать, подействуют максимально быстро и уже на следующий день мне станет намного проще передвигаться. Вместе с тем такой позитивный расклад казался чересчур сказочным, но я охотно в него поверил.

Я начал размышлять о планах на ближайшее будущее: когда смогу выйти на работу, когда смогу возобновить тренировки и так далее. В общем и целом, в больнице я планировал остаться где-то на неделю.

Несмотря на вынесенный врачом вердикт, меня продолжали осматривать другие специалисты. Один из них заходил несколько раз. Сначала врач колол меня шилом в разные участки рук и ног для того, чтобы сравнить уровни чувствительности между левыми и правыми конечностями. Затем он задавал вопросы, которые казались совсем не в тему, учитывая то, что лечение мне уже назначили. Один из них звучал следующим образом: переносил ли я какое-нибудь заболевание незадолго до появления симптомов паралича? Единственное, что мне приходило на ум, это тот непрекращающийся насморк и периодические головные боли, которые длились в течение несвойственного мне долгого периода – месяца. Впрочем, насморк и головные боли практически исчезли за две недели до возникновения слабости в руке. Разумеется, связи между параличом и затянувшейся простудой я не видел.

Только мать собралась уезжать, как зашел уже другой врач, который предложил мне перелечь в реанимационное отделение. Эта новость меня не на шутку напугала. Первым делом спросил: «Мне, что, операцию будут делать?!» Операции никакой не планировалось, а перевод в реанимацию аргументировали тем, что за мной необходим более тщательный контроль, которого в обычной палате я не получу. Похоже, они перестали рассматривать шейную протрузию в качестве «виновника торжества».

Особенно долго уговаривать меня не пришлось: приведенный аргумент в пользу лучшего контроля, а также тот факт, что в реанимационном отделении я должен был пробыть не больше суток, помогли мне отнестись к такой мере с пониманием. Реаниматолог отметила, что у меня иногда будет возможность воспользоваться мобильным телефоном – роскошь для реанимации непозволительная. Нужно только его не афишировать. С матерью договорился созвониться.

Въезжает каталка. Почему не кресло? Неужели все так плохо? Несмотря на эти мысли, прокатиться на каталке мне было в новизну: можно было почувствовать себя персонажем какого-нибудь фильма. На тот момент ассоциаций с каким-то конкретным кино у меня не возникало, зато, когда меня возили в инвалидном кресле, я ощущал себя таким же старым и беспомощным как Гектор Саламанка из Breaking Bad («Во все тяжкие»). Не хватало только колокольчика.

По прибытии в реанимационное отделение с меня в считанные секунды сняли всю одежду и конфисковали телефон. Видимо, не суждено мне было тайком звонить матери. 

Первые минут 10 надо мной кружил рой врачей и медсестер, что произвело на меня хорошее впечатление. Единственный негативный момент был связан с установкой венозного катетера. Такого рода катетеры мне ставили раньше – ничего страшного в этом не было. Однако на этот раз его решили поставить посередине предплечья. Я был уверен, что что-то пошло не так, потому что при установке катетера было такое ощущение, будто бы взорвалась вена. Тем не менее впоследствии я оценил данное расположение катетера, поскольку оно позволяло мне сгибать и разгибать руку в локте. Ради такого удобства можно и пострадать минуту.

Первый день в реанимации был невероятно томительным. 7 часов я провел в наблюдении за стрелками часов, периодически осматривая палату. Со мной в палате лежал дед, который изредка постанывал сквозь сон. Пользуясь его бессознательным состоянием, я, чтобы как-то себя развлечь, мычал себе под нос песни.

После серии капельниц и уколов мне вкололи снотворное. Честно говоря, думал, что отрублюсь в течение нескольких минут. По факту сон наступил только через час.

За все то время, которое я пролежал в реанимации, не было такого, чтобы мне удалось нормально поспать. В лучшем случае я получал час беспробудного сна, после которого сразу не мог уснуть ввиду внешних обстоятельств. Каждую ночь меня будили несколько раз для того, чтобы сделать укол. В 4 утра приходила санитарка, которая меняла вечно спящему деду-соседу подгузник и постельное белье. Зачастую дама срывала весь свой гнев на ничего не соображающего старика, который не приподнимался или не поворачивался в нужном направлении по ее команде. Со словами «ну и лежи в дерьме, урод» санитарка направлялась ко мне. К счастью, я постоянно был в сознании и, несмотря на свою немощность, всегда старался изо всех сил совершить необходимое действие, чтобы облегчить работу труженикам «тыла». Уверен, что был бы без сознания – ко мне относились бы так же пренебрежительно, как и к деду. Помимо пробуждающих факторов в виде уколов и санитарки, на моей руке был еще манжет, который раз в час надувался для измерения давления. Моя палата находилась рядом с лифтом, двери которого открывались и закрывались с невообразимым грохотом. Им активно пользовались в любое время суток. Палата была проходным двором и чем-то наподобие офиса для медсестер, так как в нем находился письменный стол, телефоны и лекарства для всего отделения. Также в 6 утра в моей палате проходил ежедневный телефонный отчет о количестве поступивших в реанимационное отделение, в котором также упоминались те, кого выписали, и те, кто скончался. По одному человеку в день умирало стабильно. Не самая воодушевляющая статистика.

О своем диагнозе я узнал благодаря первому телефонному отчету. Услышав «синдром Гийена-Барре», первая мысль была: «что это еще такое?» У меня возникли ассоциации с гиенами (изначально даже и не подозревал что «гиена» – это фамилия) и очень напрягло слово «синдром». Тут же возникла аналогия с синдромом приобретенного иммунодефицита, что звучало далеко не оптимистично. Мне нужно было получить хотя бы какую-нибудь информацию, иначе можно было бы сойти с ума. Медсестра не смогла мне ничего сказать по поводу диагноза и порекомендовала обратиться к врачу.

Дождавшись врача, узнал, что синдром Гийена-Барре (СГБ) – аутоиммунное заболевание; лечится долго, но без операционного вмешательства. Вроде, все было не так страшно, но я не знал, как на самом деле реагировать на такую новость. С одной стороны, мне пообещали выздоровление, причем с высокой долей вероятности полное, но, с другой стороны, мое пребывание в реанимации должно было продлиться на неопределенное время. Мое состояние тем временем ухудшалось (пальцы на руках находились в скрюченном состоянии и распрямить их не хватало сил), так что еще были сомнения по поводу эффективности назначенного лечения.

Примерно через час меня увезли на каталке «промывать кровь». От такой жуткой фразы я невольно запаниковал, но даже и не думал воспротивиться проведению такой процедуры. Себе помочь я уже никак не мог, поэтому полностью доверился врачам.

По дороге на процедуру, к своему удивлению, увидел маму. У нас была буквально минута. Не понимал, почему она встретила меня со слезами на глазах. Все же было не так плохо, и я хотел ее успокоить, но зарыдал сам. Она мне пообещала, что не оставит меня и найдет лучшего специалиста, который поставит меня на ноги. Боже, такого спектра эмоций за одну минуту я еще никогда не испытывал. Меня всего трясло от тревоги, горечи, надежды и радости осознания того, что меня любят, которую нельзя было испытать без слез.

Промывание крови, по-научному «плазмаферез», заключается в заборе крови, отделению ее от плазмы, в которой сосредоточены антитела; после чего очищенная кровь возвращается. Процедура практически безболезненная, но достаточно продолжительная: около 3 часов. Во время плазмафереза мне рассказали, что я уже не первый пациент на их практике с таким диагнозом, несмотря на то, что шансы заболеть синдромом Гийена-Барре 1 из 100 000. Меня обнадежили, что несколько сеансов плазмафереза значительно улучшат мое состояние. Плазмаферез стал моим любимым времяпрепровождением, так как там ко мне проявляли особенную заботу и всегда ободряли.

Поскольку плазмаферез – основное лечение СГБ, мне очень хотелось убедиться, что данная процедура помогает. Готов был обращать внимание даже на незначительные улучшения. Немного поразмыслив, пришел к выводу, что единственный критерий прогресса – то количество усилий, которое мне необходимо приложить для сложения рук в замок. В тот день у меня этого совсем не получилось сделать, но надеялся, что скоро увижу положительную динамику.

На следующий день перед проведением второго сеанса плазмафереза я попробовал сложить руки в замок. После определенных усилий мне удалось изобразить что-то похожее на «замок». У здорового человека это действие занимает максимум секунду, в моем случае потребовалось секунд 20. Тем не менее это событие укрепило мою веру в плазмаферез.

Вечером получил посылку с письмом от мамы. В письме говорилось, что решается вопрос о переводе в НИИ неврологии, где мне смогут оказать более качественную медицинскую помощь. Также мама попросила написать о моем самочувствии, если это физически возможно. Письмо правой доминантной рукой было сопоставимо письму левой недоминантной, которая вдобавок постоянно уставала. В своем письме я указал, что мне очень медленно, но постепенно становится лучше, и есть ощущение, что тут меня вылечат – есть ли смысл в смене больницы? На тот момент я полагал, что дней через 5-7 меня выпишут. Мне хотелось больше узнать о синдроме Гийена-Барре, поэтому я попросил маму принести мне в следующий раз какую-нибудь информацию об этом заболевании.

Позднее ко мне подошла медсестра, чтобы снять мочевой катетер. Я сразу решил удостовериться в разумности ее действий, так как не хотел, чтобы мне по ошибке его удалили, а затем вновь поставили. Уверив меня, что такого не произойдет, медсестра сняла катетер. Болезненная процедура, к счастью, заняла не минуту, а от силы секунд 10. После снятия у меня возникла временная паранойя, что не смогу теперь себя контролировать, но мне повезло – постель всегда была сухая. Мочиться в «утку» в положении лежа было весьма затруднительно: сравнимо с мочеиспусканием в Карибское море. Не знаю как вам, но лично мне и то, и другое дается непросто.

Наступил четвертый день пребывания в реанимации. Это была суббота, поэтому в отделении было значительно меньше суматохи. Мне сообщили, что в понедельник меня могут перевести из реанимации в обычную палату. Я с нетерпением ожидал понедельника, потому что чувствовал, что уже выздоравливаю: мочевой катетер сняли, хотелось больше двигаться, начал читать, улучшился аппетит, руки в замок складывались уже секунд за 10 – в общем, казалось, что я был слишком здоровым для реанимационного отделения, где люди либо спят, либо мучаются от боли.

Мать привезла очередную посылку с письмом и запрошенной информацией по синдрому Гийена-Барре. Выяснил, что заболевание серьезное и течение его может быть консервативным (нарастание симптомов-плато-восстановление) или «волнами», когда после плато может наступить очередное ухудшение. Я даже и не подозревал, что отдельные разновидности СГБ могут привести к летальному исходу – благо, в моем случае паралич не распространился на дыхательные органы. Бывает и такое, что больные этим синдромом не в состоянии говорить. Из прочитанного сделал вывод: у меня не самый запущенный случай. Далее начал задумываться о причине заболевания. Все возможные предпосылки возникновения синдрома Гийена-Барре, указанные в статье, в той или иной степени имели место быть в моей жизни. Во-первых, высокий уровень стресса, связанный со сменой работы, расставанием с девушкой, опасением невыплаты арендной платы, недостатком сна. Во-вторых, ослабленный иммунитет, симптомами которого послужили периодическая головная боль и насморк. Больная голова и сопли сопровождали меня в течение целого месяца, что мне было несвойственно. Несмотря на то, что организм просил восстановления, я продолжал тягать штангу со всеми симптомами перетренировки, потому что считал: перетренировки в моем случае быть не может, поэтому брать неделю отдыха – неприемлемо. На тот момент я совсем не учитывал факт практически бесперебойных тренировок до отказа в течение 10 месяцев, семь из которых проводились при дефиците потребляемых калорий.

В итоге, карты легли таким образом, что я оказался одним из 100 000 людей с похожими проблемами, но чей организм не выдержал и ослаб до такой степени, что сделал из меня инвалида.

До наступления очередной ночи в реанимации считал, что наша палата двухместная. Однако в ту самую ночь в палату по какой-то причине доставили девочку, которой, наверно, был максимум год. Помимо того, что палату из двухместной могут превратить в трехместную, стало ясно, что ни возраст, ни пол в данном реанимационном отделении не учитывается. Конечно, была вероятность того, что все остальные палаты были забиты, но перспектива абсолютно бессонной ночи меня повергла в негодование. К счастью, ребенок затих в течение часа и мне удалось получить несколько часов сна.

В воскресенье пришло новое письмо с посылкой от мамы: перевод в НИИ неврологии планируется во вторник, но перед этим меня, скорее всего, переведут из реанимации в общую палату.

В последний полный день в реанимационном отделении никаких заметных улучшений не наблюдал, за исключением того, что стало легче приподниматься в койке.

После снятия мочевого катетера количество выводимой мочи постоянно документировалось. Медсестры говорили «чем больше, тем лучше» и «моча – радость для врача». Я, насколько это было возможно, контролировал медсестер, чтобы они не забывали записывать все показания: мне не хотелось, чтобы врачи ненароком подумали, что мне нужно еще побыть в реанимации и поставить катетер заново. Меня также беспокоил запор – боялся даже представить, что со мной в этом случае могут сделать.

Последняя ночь в реанимации была похожа на дурдом. В соседнюю палату доставили мужика с тяжелым алкогольным отравлением. Всю ночь он громко повторял одно и то же: «Павлик! Павлуш!» А в одной из палат неподалеку лежал парень, который мне хорошо запомнился за все то время, которое я провел в реанимации. В любое время суток он выкрикивал следующие реплики: «СЕСТРА!», «ВРАЧА!», «ПОМОГИИИТЕЕЕЕЕЕ!», «ЗАБЕРИТЕ МЕНЯ ОТСЮДОВАААААА!»
Достал.

В ночь прибытия алкоголика «Павлуши» крикун достиг пика своего безумия. Из его палаты доносились нечеловеческие вопли, проклятия, звуки разбивающихся склянок; все отделение сотрясалось от грохота койки, в которой он бился в истерике. Складывалось впечатление, что до него нет никому никакого дела. Оно и понятно, он всегда славился излишней назойливостью, но в тот момент хотелось, чтобы на него все-таки обратили внимание и нашли способ его утихомирить. Разумеется, медсестры пару раз зашли к нему, но, похоже, предпринимаемые ими действия были неэффективны, поскольку порождали бурный всплеск эмоций со стороны психопата. Только безумный затихал, как подключался алкоголик, подзывающий Павлика. Та ночь была, несомненно, самой бессонной.

Утром врачи совершали стандартный обход пациентов, на котором мне сообщили хорошую новость: меня переводят из реанимации в неврологическое отделение. Я был рад покинуть это безумное место. Наконец-то у меня появится возможность увидеть мать, выйти на связь со своими друзьями и почистить зубы.

Перед переводом присутствовал на третьем сеансе плазмафереза. Врач поинтересовался: были ли какие-либо улучшения с пятницы? Я отметил, что руки в замок складывать стало значительно проще, мне теперь не так проблематично приподниматься в койке, постоянно хочется двигаться, стало легче откручивать и закручивать крышку на бутылке. Однако мне по-прежнему требовалась помощь, например, чтобы очистить банан от кожуры или открыть упаковку со сникерсом. Тем не менее хочу заметить, что даже в пик своей немощности, я был способен самостоятельно есть и пить. В общем, я шел на выздоровление, но, честно говоря, от плазмафереза ожидал более значительных результатов.

По окончании процедуры меня отвезли обратно в реанимацию, где, к своей радости, обнаружил, что моя койка уже занята. Поскольку меня оставили в коридоре, впервые за 6 дней у меня была возможность взглянуть на отделение с другого ракурса. Оказывается, другие палаты, – не просто доносившиеся до меня звуки; эти палаты, действительно, существуют и в них – своя жизнь. Теперь было видно работу медсестер. Раньше казалось, что они всего лишь растворяются в сумраке коридора и их дальнейшее времяпрепровождение в большинстве случаев оставалось загадкой, теперь же они были как на ладони: медсестры змейкой переползали из одной палаты в другую, пока я наслаждался последним обедом в реанимационном отделении.

Вскоре мне выдали все мои вещи и повезли в неврологическое отделение. Мать уже была рядом и мне не терпелось с ней поговорить после столь длительной изоляции. Она планировала остаться до вечера, так что времени было достаточно.

По сравнению с реанимационным отделением, в неврологическом отделении было дозволено очень многое, вплоть до того, что после завершения утренних процедур можно было уходить домой, главное – вернуться в больницу на ночь. Часы посещения пациентов были практически ненормированными. Такая свобода была как глоток свежего воздуха. К свободе прилагалась и ответственность: теперь за мной круглосуточно не наблюдали, поэтому решение мелких проблем нужно было брать на себя. С другой стороны, теперь мама могла меня навещать и поддерживать. Я, наконец, обрел спокойствие. Самое страшное позади, теперь нужно нацелиться на восстановление.

Один из пациентов, находившихся со мной в палате, отвозил меня на инвалидном кресле в туалет, помогал вставать с унитаза, усаживал меня обратно в кресло и вез назад в палату. Пусть это были последние сутки, проведенные в этой больнице, я ему был премного благодарен за то, что он сам предлагал помощь. Такую самоотверженность проявляет далеко не каждый незнакомец.

В палате был мужчина, который каждое действие выполнял безумно медленно. Например, надевание только куртки заняло у него не меньше 5 минут. Еще столько же ушло на шапку, шарф и перчатки. Оказывается, что он в таком состоянии находится давно, и оно только ухудшается. Если раньше на сборы на работу ему требовался час, то сейчас нужно два.

Я прекрасно понимал, через что этот человек проходил: каждый новый день – очередная борьба. Мы отличались лишь тем, что кому-то приходится бороться с болезнью всю жизнь, а кому-то она дается временно для переосмысления ценностей. Я был благодарен за то, что мог причислять себя к последней группе. Не заболев бы так серьезно, я бы никогда в жизни не смог искренне посочувствовать инвалидам и тому мужчине, в частности.

Нужно ценить здоровье, каким бы тривиальным это утверждение нам не казалось. В молодом возрасте многие принимают здоровье как само собой разумеющееся и не считают его самым ключевым ресурсом в достижении поставленных целей. Многие думают, что серьезные проблемы со здоровьем синонимичны старости. Многим мало одного здоровья, чтобы стать успешными. Многим недостаточно возможности передвигаться, управлять своими руками, говорить, дышать, переваривать пищу для осуществления своей мечты. Когда вы находите себе причину, по которой что-то невозможно сделать, вы неосознанно соглашаетесь с тем, что у вас отсутствуют какие-либо преимущества перед людьми с ограниченными возможностями. Но это совсем не так. У кого больше шансов реализовать себя во всех желаемых направлениях: у здоровых или у тех, кто прикован к постели? Ответ очевиден. Соглашусь, что абсолютным здоровьем никто не обладает и что у каждого есть небольшие проблемы, но они не должны использоваться как оправдание бездействия; тем более в молодом возрасте с ними можно успешно бороться.

Приведу личный пример успешной борьбы. Я болен псориазом с 13 лет. К счастью, у меня далеко не самая брутальная форма этого заболевания: бляшки (папулы) возникают в основном на волосистой части головы, при обострении – распространяются на лоб, брови, веки, реже – на руки и ноги, причем в едва заметных масштабах. Папулы сами по себе выглядят уродливо, но за счет того, что они еще имеют свойство шелушиться, превращают любое движение головы в снегопад из перхоти. Помимо очевидно отталкивающего косметического эффекта, разодранные бляшки кровоточили и вызывали боль. Конечно же, псориаз стал одним из обоснований, почему у меня все так плохо. В дополнение к псориатическим бляшкам я был безумно бледным, слабым и худым, носил одежду не по размеру, страдал от повышенного артериального давления, руки сильно тряслись, а под глазами всегда были отпечатки якобы очередной бессонной ночи с выпивкой и наркотиками. Вид у меня был чересчур болезненный, состояние – соответствующее. Когда чувствуешь себя уродом, то все идет наперекосяк: девушки тебя избегают, в школе/институте над тобой насмехаются, на работе тебя не ценят и так далее. Вместо того, чтобы заняться устранением своих физических недостатков, я предпочитал сетовать на несправедливость жизни и завидовать тем, у кого таких проблем нет. Я сам выбрал модель жертвы и сам посадил себя в «инвалидное кресло», причем у меня были «уважительные» причины. Псориаз неизлечим, но в моем случае можно было бы добиться значительного снижения папул за счет строгой диеты и минимизации стресса. Выражение «строгая диета» меня повергало в бешенство, я ничего не хотел слушать и не хотел отказываться от вкусной еды: какая, к черту, диета, когда меня ветром сдувает? Как же это нечестно, думал я, что люди вокруг жрут все подряд и при этом остаются привлекательными!

Поскольку у меня периодически возникала страсть к самосовершенствованию, мне все-таки удалось постепенно – за несколько лет – выйти из кризисной ситуации. Псориаз находится под контролем и редко становится очевидным для окружающих, вес нормализовался – одежда стала сидеть лучше, давление приблизилось к норме – короче говоря, внешний вид заметно улучшился, как и мое внутреннее состояние. Секрет прост: правильное питание, спорт, сон и, самое главное, стремление изучать разные точки зрения по интересующим вопросам. Уверен, что соблюдение таких банальных правил поможет большинству избавиться от собственных небольших проблем со здоровьем, невозможность устранения которых зачастую абсолютно надумана с целью себя пожалеть. Следование этим элементарным советам улучшит ваше самочувствие и значительно снизит риск развития различных заболеваний. Меньше болеете – больше времени на выполнение важных задач. Чем меньше незначительных проблем с организмом (изжога, головные боли), тем лучше ваша концентрация и, соответственно, качество выполняемой работы. Очевидное преимущество, не так ли? Однако именно этими всем известными советами мы и пренебрегаем. 

Цените свое здоровье и те необъятные возможности, которое оно вам открывает.

Пока мать находилась в палате, решил воспользоваться ее VIP услугами по стрижке ногтей. Ее стиль стрижки отличался от моего и не в лучшую сторону, но это было лучше, чем ничего, так как самостоятельно такую тяжелую работу мне не удавалось выполнить. Затем впервые за 6 дней у меня появилась возможность почистить зубы и помыть руки: в реанимации гигиена не была в приоритете.

Вскоре в палату зашел врач, который, как мне казалось, до моего перевода в реанимацию задавал вопросы не в тему, но, в конечном итоге, именно он и поставил мне правильный диагноз. Во время осмотра мы несколько раз выразили свою благодарность, на что он абсолютно никак не реагировал, а продолжал вещать о своем. Задавая мне вопрос, тут же меня перебивал. Получалось забавно, но мне все-таки хотелось диалога с врачом – этот уж очень сильно всегда куда-то торопился.

Засыпать ночью пришлось под оглушающий и удивительно разнообразный храп соседа по палате. Несмотря на данное обстоятельство, это была первая ночь в больнице, когда я смог выспаться.

Перейти к «Синдром Гийена-Барре. НИИ неврологии».